О началах христианского воспитания

 

 

Продолжение. Начало см. в № 17 (41).

 

Не легко душу человека, отовсюду окруженную земными предметами и непрестанно вызываемую в мир внешний, возвести в мир духовный и приучить внутренне чаще к нему обращаться и жить в нем. Для этого мало заставить детей по два часа в неделю слушать школьные уроки Закона Божия, оставляя их затем на все время на жертву всяким влияниям, без предостерегающего напоминания о Боге. Церковь поступает не так. Она обязывает своих учеников с раннего детства, с самого обучения грамоте, дня не проводить без чтения слова Божия, не опускать ни одного праздничного Богослужения, не обращать домашние молитвы в минутный безсознательный обряд, не пренебрегать урочными временами, в которые запрещаются удовольствия и развлечения, душа сосредоточивается в себе и обсуждает свое нравственное состояние... Все это нам самим ныне трудно. Нам самим желательно, чтобы нас не обязывали ни к какому духовному труду, чтоб у нас был вечный праздник со всеми увеселениями, чтобы нам разрешили спектакли и на Страстной неделе, и никто бы ничем не тревожил нашей совести. Ленясь сами, мы от всех благочестивых упражнений, как излишних, освобождаем и детей своих. За то и пожинаем, что сеем, и оправдывается над нами слово Спасителя: собирают ли с терновника виноград, или с репейника смоквы? (Мф. 7, 16).

Нет надобности распространяться о дальнейших приемах религиозного образования, употребляемых Церковью. Заложив в душах детей и отроков чувства благочестия первоначальным воспитанием, она открывает молодым людям все источники знания под охраною веры, приучая их к употреблению свободы под наблюдением нравственного закона. Правила Церкви для возрастного христианина: все испытывайте, хорошего держитесь (1 Сол. 5, 21); все мне позволительно, но не все полезно (1 Кор.10, 23). Она ставит законом одно основное начало знания и жизни: все от Бога исходит и к Богу возвращается. Истинный питомец Церкви видит Бога в истории домостроительства нашего спасения, в истории миpa, в природе, в опытах своей жизни, а главное, чувствует Его в своем сердце: пред Ним трудится, скорбит и радуется, от Него всего надеется, с Ним живет и к Нему отходит по смерти. С каким же иным идеалом человек может внутренне так сдружиться и быть неразлучно, в каком другом идеале может почерпнуть столько внутреннего успокоения, вдохновения и силы?

Вместе с выяснением в сознании воспитанника высочайшего первообраза человеческого совершенства, Церковь принимает меры и к направлению его деятельности, согласно с совершенствами первообраза. Так должно быть по требованиям и всякой науки о человеке, к какому бы философскому направлению она не принадлежала. Но никакая педагогия не обладает такими средствами или приемами для направления человека к совершенству, какими владеет Церковь.

Внутренняя жизнь человека есть тайна. Мы можем говорить воспитаннику, учить, советовать: но что происходит в его душе вследствие наших убеждений – мы не можем знать, если он сам этого не откроет; да еще и в силах ли он сам объяснить, что в нем происходит? Притом, всем нашим влияниям становится, так сказать, на дороге особая способность человека, составляющая величайшее его преимущество, но вместе и величайшее затруднение для воспитателей: это – его свобода. Можно наклонить его свободу по нашему желанию хитростию, обольщением; но он скоро поймет и, найдя себя обманутым, потеряет к нам доверие. Его можно принудить делать то, чего мы желаем; но он внутренне будет нам противиться и сделанное насильно не признает своим. Кто может войти в душу человека и привести все в ней в порядок, – заставить ее думать, желать, делать все так, как мы полагаем лучшим для ее блага? Никто, кроме Бога-Сердцеведца. Ему-то, познанному детьми христианскими от рождения, Церковь и поручает воспитание их, оставляя каждого из них на попечение неотлучного приставника, недремлющего наблюдателя – их собственной совести.

 

 

Что такое совесть? По наблюдениям психологическим, она есть чувство жизни духовной, подобное чувству жизни физической, какое мы имеем в нашем теле. Это чувство свидетельствует о правильном, гармоническом настроении нашего духа и расширении его жизни, когда мы делаем добро, и о расстройстве, стеснении, страдании, когда мы делаем зло, подобно тому, как чувство жизни в теле дает нам знать, тепло ему или холодно, больно оно или здорово. Смущение дитяти, уличенного во лжи, краска стыда на лице девицы при появлении соблазна – вот самые первые проявления совести, свидетельствующие о нравственном замешательстве или расстройстве души. Самые страшные потрясения совести испытывает невинная молодость при первом падении. Опыты утешения совести при добром деле также начинаются в душе нашей весьма рано и никогда ее не покидают. Отсюда видно, в чем заключается тайна нравственного воспитания. Она состоит в том, во-первых, чтобы сохранить в воспитаннике совесть чистой, то есть чуткой, бодрой, верно показывающей нравственное состояние души, и саму душу охранить от расстройства, или немедленно восстановлять после расстройства, чтобы дать юному человеку почувствовать внутреннее благосостояние, приобретаемое исполнением нравственного закона, или, иначе, познакомить его с духовным опытом. В этом опять единственно безошибочной и благонадежной руководительницей является Церковь.

Великие усилия она употребляет, чтобы, прежде всего, просветлить, или, так сказать, выверить совесть своих сынов юных и возрастных, чтоб она была безошибочным показателем преступления и добродетели, от самого зарождения их в мысли и неясной мечте до последнего осуществления на деле. Для этого непрестанно при богослужениях в чтениях и песнопениях преподается учение о Боге всесовершенном и всеправедном, ненавидящим грех и любящим добродетель; предлагаются описания преступлений и подвигов добродетели и повествования о грешниках наказанных или помилованных, и праведниках блаженствующих; возносятся умилительные молитвы о прощении наших согрешений и избавлении от соблазнов и искушений. Сюда направлены все правила о говении, все законоположения об исповеди и приобщении. Здесь дитя, вместе с родителями и всеми христианами, непрестанно поставляется со своею совестию пред Богом, – ни для кого невидимо, но для него понятно; здесь, говоря современным языком, совершается тот медленный процесс, – не передаваемый ни в каком красноречивом уроке, – процесс разделения в нашем сознании двух присущих нам природ, или двух человеков – ветхого и нового, доброго и злого, и не только предлагается нашей свободе выбор направления жизни, но и прямо дается чувствовать, что только в направлении к добродетели есть истинная жизнь и счастье души человеческой. Чем вы это замените в научных системах воспитания? Рационалисты могут строить только не оправдываемые опытом теории; а педагоги позитивисты и материалисты из любимого ими животного царства ни до чего подобного и возвыситься не могут.

Эти приемы нравственного воспитания Церковь ввела и в семейства. Мать – истинная христианка – в прежнее время непрестанно указывала дитяти: «это грех». Что это значит? Может быть, нам это понятнее будет на языке ученом, нежели на библейском. Это значит указание на уклонение от идеала человеческого совершенства. Ничего не может быть рациональнее, как замечать дитяти с раннего возраста его уклонения от предназначенного ему совершенства. При мысли о Боге, наказывающем грех, частое указание на возможность греха есть самый верный способ научить дитя различать грехи и бояться грехов. А так как прежде страшились не только нарушения заповедей десятословия, но и воспитательных уставов Церкви, то случаи остерегать детей от греха представлялись часто. Ныне многими ничто не почитается за грех, кроме разве уголовных преступлений, ведущих к лишению всех прав состояния. Но по учению Церкви, есть грехи малые, ведущие к великим. Дитяти говорили, когда просило пищи скоромной в постный день или в праздник до обедни: «грех». Это значило – учись воздержанию и терпению; когда оно позволяло себе неприличные движения на молитве, говорили: «грех» – это значило – учись благоговению; уронило часть просфоры: «грех» – это значило – чти святыню; небрежно обращается с хлебом: «грех» – невнимание к дару Божию; упрямится исполнить приказание отца или матери: «грех» – это значило – повинуйся законной власти, и т.п. Оттого-то прежде и боялись больших грехов, что совесть чутка была к малым, что велик был страх ответственности пред Богом, что хорошо знакомы были страдания души, впадающей по несчастью в тяжкий грех. Ныне все можно и ничто не страшно. От тупости нравственного чувства происходит это безстрашие и дерзость по отношению к порокам и страшным преступлениям, какие видим мы ныне.

При этих же уроках Церкви зарождается и духовный опыт, о котором мы говорили выше. Он начинается борьбой с влечениями испорченной природы, обнаруживающимися с раннего детства, и сопровождается чувством удовольствия при преодолении их, и таким образом полагается начало мужества и твердости в подвигах добродетели. Здесь приобретается опытное познание высших утешений, какие может иметь человек и помимо чувственных увеселений, каковы: молитвенное умиление, сладость уединенного размышления при чтении Слова Божия, чувство душевного мира и при телесной усталости после продолжительных богослужений, облегчение совести после исповеди, радость по приобщении Святых Таин и при церковных торжествах. Все это дает опытное понятие об иной жизни, чем наша земная, дает позывы к этой жизни, соединяющиеся с охлаждением к чувственным увеселениям. Отсюда происходит приобретаемое с летами и духовной зрелостью безстрашное расставание с этою жизнью и надежда вечного успокоения за гробом.

Какие плоды эти воспитанники Церкви приносят с собою, вступая в общественную жизнь? Юноши и девицы во всем складе или настроении своего духа получают противовес соблазнам света, предостережение в совести против искушений; они и одолеваемые силою страсти пройдут долгую борьбу, много переплачут внутренне, прежде нежели решатся на тяжкий проступок; а в случае падения им есть к чему возвратиться: они знают способы лечения душевных болезней, им знакомо и приятное чувство нравственного выздоровления. О, как они не похожи на этих одичавших нравственно питомцев современной науки!

Воспитанники Церкви опытом жизни, с помощью благодати Божией, утвердившейся в добрых правилах и навыках, становятся недоступными для преступлений. Видят или не видят их люди, угрожает или не угрожает им наказание – они не совершат преступления: оно им гадко, оно им страшно противно их природе. Никакие обольщения – богатства, наслаждений роскоши не соблазняют их: им приятнее сухая корка черного хлеба с миром совести, чем самые роскошные яства, добытые преступлением. Оттого-то артельщик, воспитанный в деревне у вдовы-матери, простой христианки, в страхе Божием, носит миллионы от банка до банка и не заглядывается на них, а образованный кассир систематически обкрадывает кредитные учреждения. Оттого прежде бывало, что грубый крестьянин, знавший с детства Церковь Божию, совершив убийство, идет донести сам на себя, чтобы праведной карой закона облегчить страдания своей души, а ныне бывает, что образованный юноша-убийца заранее добывает фальшивые паспорта.

Только воспитанники Церкви знают возможность быть внутренне счастливыми при трудностях и лишениях жизни. У них всегда есть в готовности утешение: честно день потрудиться, усердно помолиться, оказать ближнему услугу, отдохнуть мирно в своем семействе или в обществе друзей, в беде возложить печаль свою на Господа. Оттого они всегда довольны своим состоянием, не смотрят с завистью на довольство других, не разделяют мысленно между собою чужого богатства; безпорядки, волнения, возмущения – не их дело.

Еще Соломон говорил: в благословении правых возвысится град, усты же нечестивых раскопается (Притч. 11, 11). Как, по-видимому, труды праведников, приобретающие городам и Царствам Божие благословение и благоденствие, могут быть уничтожаемы болтливыми или лживыми устами? Однако, это так. Никто не познал этого горьким опытом лучше нас. Кто раскапывает основы нашего могущества: единомыслие, единодушие, нравственную твердость, верность, покорность властям, чистоту нравов? Уста и перья нечестивых! Пора нам заградить, если не уста лживые, то собственный наш слух от их речей и обратиться к трудам благочестивых предков наших, чтобы возвратить себе приобретенное ими Божие благословение. Аминь.

 

Амвросий (КЛЮЧАРЕВ),
епископ Димитровский (†1901 г.)

 

Слово в день Восшествия
на Престол Благочестивейшего
Государя Императора
Александра Николаевича

Произнесено
в Московском Успенском
Соборе 19 февраля 1879 года