Последняя Пасха
в жизни Царской Семьи

В 1918 году Светлое Христово Воскресение отмечали 5 мая. В семье Государя Императора Николая II этот великий праздник чтили особо. Дети и Родители привыкли проводить его вместе, говея на Страстной седмице и готовясь к Причастию в Великую Субботу. Но в последний год их жизни рушились все прежние традиции – революционные комиссары диктовали Царственным узникам свои условия.

За три недели до Пасхи пришел новый приказ: Государю срочно готовиться к отъезду из Тобольска, но за ним может последовать кто-то из близких. Императрица Александра Феодоровна была поставлена перед страшным выбором. Кого оставить в суровый час: мужа или больного сына, прикованного к постели? В ее дневнике осталась запись: «Ужасные страдания…» Камердинер Волков на следствии по убийству Царской Семьи показал: «В то время Императрица… уже не могла сладить с собой и плакала, как никогда не плакала раньше».

В конце концов, она решила ехать навстречу неизвестности вместе с мужем. С духовной точки зрения это решение было исключительно выверенным. Ведь в православной иерархии ценностей первой стоит служба Богу, потом – Родине и семье. И Государыня, пожертвовав близостью к больному ребенку, не оставила Царя, олицетворявшего собой всю Россию.

В те апрельские дни 1918 года острые нравственные муки испытывали и Августейшие Дети. Почти никогда прежде они не разлучались с родителями и так сильно любили друг друга, что одна только мысль о предстоящей разлуке была для них страшна. Великие Княжны посовещались между собой и решили, что в путь с Родителями отправится Мария. Физически самая крепкая из сестер, она станет им надежной опорой. Ольга была слабее здоровьем, поэтому решили, что ей лучше остаться в Тобольске и взять на себя заботу о доме, а Татьяна будет ухаживать за братом.

Доктор Боткин принес свой черный чемоданчик. Когда его спросили, зачем, ответил, что поскольку он едет со своим пациентом, то ему нужны медикаменты. Вечером 25 апреля все приготовления к отъезду были закончены, и в доме состоялось последнее чаепитие. Учитель Сидней Гиббс, бывший за той трапезой, утверждал: «Они знали, что это был конец». Вслух о смерти никто не говорил, но они понимали, что тучи сгущаются, и участь их уже предрешена.

За два дня до отъезда Пьер Жильяр записал в дневнике: «Неужели возможно, чтобы никто не сделал ни малейшей попытки спасти Царскую Семью? Где же, наконец, те, которые остались верными Государю? Зачем они медлят?» О прощальном дне он писал так: «Царское семейство провело все послеобеденное время около кровати Алексея Николаевича. В 10 с половиной часов вечера мы отправляемся пить чай. Императрица сидит на диване в окружении двух дочерей. Лица их припухли от слез. Каждый из нас скрывает свои страдания и старается быть спокойным. Мы чувствуем, что если один поддастся, то увлечет за собой других. Император и Императрица серьезны и сдержанны. Видно, что они готовы на все жертвы, если Господь потребует этого для спасения страны. Никогда они не выказывали нам большей доброты и заботы. Это громадное спокойствие и эта удивительная вера, которая была у них, передалась и нам».

На рассвете 26 апреля, когда две сибирские кошевы отъехали от дома и завернули за угол, три фигуры Царских Дочерей в серых костюмах долго стояли на крыльце и медленно, одна за другой, вошли в дом. Горько плакал в постели больной Царевич и оставшийся с ним верный учитель Жильяр. Они слышали, как загрохотали экипажи, и как, рыдая, возвратились в комнату три несчастные Княжны. Теперь им предстояло жить одним в чужом городе, с больным братом на руках, даже не зная, увидятся ли когда с родителями...

Путешествие Царской четы по сибирским дорогам было просто кошмарным. Эти дороги трудны и в хорошее время года, а в апреле они были в наихудшем состоянии: снег и лед, таявшие днем, за ночь смерзались в твердые глыбы. Императрица прислала из Тюмени записку, что «та дорога вытрясла ей всю душу». Несколько раз им приходилось останавливаться, чтобы сменить сломанное колесо. За это время Императрица и ее дочь чуть не замерзли насмерть: на них были очень тонкие пальто. Когда Мария выходила из повозки, чтобы поправить подушки своей матери, ей приходилось долго растирать пальцы, прежде чем они обретали подвижность. По дороге им пришлось переправляться через несколько рек, лед на которых был так тонок, что они переходили их пешком, по доскам. В одном месте Император шел по колено в ледяной воде, неся жену на руках…

30 апреля, во вторник Страстной седмицы, узники прибыли в Екатеринбург и перешли в руки уральских властей. Императора, Императрицу, их Дочь, доктора Боткина, горничную и двух слуг посадили в машины и отвезли в дом инженера Ипатьева, ставший местом их нового заключения.

1 мая 1918 года Мария писала из Екатеринбурга сестре Ольге в Тобольск: «Кругом деревянный забор, мы видим только кресты на куполах церквей, стоящих на площади». Условия содержания резко ухудшились. Семья оказалась в условиях строгого тюремного режима, изолированной от внешнего мира высоким двойным забором. На четырех высотах по периметру вокруг дома были расставлены пулеметы. Из бывшего штата прислуги разрешили остаться только троим. Отменили титулования Семьи, охрана вела себя подчеркнуто издевательски.

Через некоторое время в Ипатьевском доме закрасили окна, узникам запрещалось их открывать и выглядывать из форточек. Бывать на воздухе, несмотря на жару и духоту, более часа в день не дозволялось. Государю не разрешали никаких физических работ во дворе, о чем он неоднократно просил. В Великий четверг он записал в дневнике: «При звуке колоколов грустно становится при мысли, что теперь Страстная неделя, и мы лишены возможности быть на этих чудных службах и, кроме того, даже не можем поститься!.. Вечером мы все, жильцы четырех комнат, собрались в зале, где Боткин и я прочли по очереди 12 Евангелий, после чего легли».

Царственные Дети и Родители были разлучены с 26 апреля по 23 мая 1918 года. Царевич Алексей, оставшийся в Тобольске, выздоравливал медленно. От потери крови он чувствовал себя настолько слабым, что не мог даже сесть в кровати. У него по-прежнему была высокая температура. Три сестры изнывали от тревоги за родителей. Солдаты, вернувшиеся из Екатеринбурга, рассказали, как там обходятся с Государем, и в свете этих историй будущее выглядело мрачно.

И вот настал грустный канун Пасхи. Получив первую весточку от родителей, Ольга сразу пишет письмо на волю, в котором передает свои тревоги: «Они живут в трех комнатах, едят из общего котла, здоровы. Дорога очень утомила, так как страшно трясло. Маленькому лучше, но еще лежит. Как будет лучше, поедем к нашим. Ты, душка, поймешь, как тяжело. Иртыш пошел на Страстной. Летняя погода. Господь с тобой, дорогая. От всех крепко целую, ласкаю».

Ужесточен был и режим охраны Детей в Тобольске. Внутри дома разместили часовых. Все двери следовало держать открытыми. На Пасху в дом разрешили прийти священнику и четырем монахиням. Ольга Николаевна раздала всем заранее приготовленные пасхальные подарки, как это обычно делала ее мать. Жители города прислали Детям много праздничной еды, так что весь стол был заставлен куличами, пасхами и другими приношениями. «Все-то у нас есть, только родителей с нами нет», – не выдержав нахлынувшей тоски, Ольга Николаевна разрыдалась прямо за столом.

Таким горьким был тот последний Пасхальный праздник Царской Семьи в условиях вынужденной разлуки и заточения…

Подготовила Нина Боголюбова

по материалам книги: «Дневники
Николая II и Императрицы Алексан-
дры Федоровны (1917-1918 гг.)»,
письма и воспоминания лиц, при-
ближенных к Царской Семье)