ЕСТЬ ЛИ ЗА ГРОБОМ ВЕЧНЫЕ МУКИ?

 

Море отдает своих мертвецов

(воскрешение тел погибших в море при
Втором Пришествии Господнем).

Фрагмент фрески «Страшный Суд»

 

 

Продолжение. Начало см. в № 2 (170)

 

Публикуемый ниже критический отзыв архимандрита Серафима (Алексиева) († 1993), духовного сына святителя Серафима Богучарского (Соболева), разоблачает модернистские взгляды известного в Болгарии доктора богословия И.Г. Панчовского, изложенные им в книге «Современный человек перед жизнью, смертью и безсмертием». Несмотря на то, что высказанные замечания относятся к конкретному сочинению, они весьма актуальны, поскольку подобные идеи и ошибки можно встретить и в наши дни у многих авторов, размышляющих над ключевыми вопросами бытия.

 

Приступив к поиску истины без помощи Святых Отцов и опоры на православную традицию, д­р Панчовский приходит и к другим недоразумениям, противоречиям и заблуждениям. Говоря о смерти как вратах вечной жизни, он, с одной стороны, утверждает, что «смерть – великий учитель жизни» (С. 104. Здесь и далее цит. по: Панчовский И.Г. Современный человек перед жизнью, смертью и безсмертием. София, 1944. – Примеч. пер.), и потому вместе с премудрым сыном Сираховым и иными достойными мужами рекомендует всем всегда помнить о ней (С. 97, 105). Но в то же время, опровергая себя самого, автор провозглашает: «Жизнь нам дана для того, чтобы жить, а не чтобы ежедневно отравлять ее образом смерти и мыслью о ней. Да бежит человек подальше от подобных <…> проповедников смерти <…>. Хуже всего то, что они считаются верными последователями Христовыми <…>. Ницшевский Заратустра справедливо называет их душевнобольными» (С. 98).

Но если мы обратимся к святоотеческой литературе, то увидим, что нет ни одного Святого Отца, который бы не учил, выражаясь церковным языком, о памяти смертной. Согласно д­ру Панчовскому, выходит, все они – не истинные последователи Христовы, а заблудшие «проповедники смерти»?! Отцы, которые в действительности были богомудрыми и благомыслящими христианами и наставляли в таком же духе и тех же добродетелях ближних?!
Отвержением святоотеческого церковного учения объясняется и ошибочное мнение д­ра Панчовского, что в вечность войдут одни души (без тел). Говоря о душе как носителе психической жизни человека, он рассуждает: «Именно эта духовная сущность в человеке может быть безсмертной и стать участником вечной жизни» (С. 123). Для тел там якобы нет места – мы будем только духовными, самоуверенно считает автор и потому далее пишет о «вечном сне нашего тела – смерти» (Там же).

Здесь очевидно еще одно серьезное противоречие Слову Божию. Спаситель недвусмысленно открывает, что перед Вторым Пришествием мертвые услышат глас Сына Божия и, услышав, оживут (Ин. 5, 25). Поскольку души не умирают, ясно, что оживут тела. Также вопрос о воскресении мертвых подробно рассматривается в 15­й главе Первого послания апостола Павла к Коринфянам. И святитель Кирилл Иерусалимский в полном согласии со Священным Писанием наставляет: «Мы воскреснем, все имея вечные тела» (Макарий (Булгаков), митр. Православно­догматическое богословие. СПб., 1867. Т. 2. С. 636). Кроме того, в Символе веры Святая Церковь исповедует: «Чаю воскресения мертвых». Но, вопреки всему, д­р Панчовский обрекает плоть на «вечный сон»! Вот до чего его довело отрицание «застывших схоластичных формулировок»! (Однако на стр. 168 он неожиданно, сам себе противореча, как бы случайно и мимоходом упоминает о «воскресших <…> и одухотворенных телах»).

Другое модернистское убеждение автора состоит в том, что после смерти грешную душу ожидает некий доныне не известный никому из православных богословов путь «очищения и усовершенствования». По разлучении с телом она неизбежно осознает свои грехи и якобы «с покаянным настроением, с болезненным чувством нанесенного правде Божией оскорбления и с живейшим желанием исправления и усовершенствования» начнет просвещаться, очищаться и приближаться к Богу. После смерти, полагает д­р Панчовский, будет иметь место не «состояние полного застоя», а «динамичнейшее состояние, состояние непрестанного движения» (С. 150), «состояние постоянного развития и усовершенствования» (С. 151). «Я глубоко убежден, – пишет он, – что Небесный Отец даст каждому неограниченную возможность еще раз рассмотреть свой земной путь и в новом свете принять решение, пойти ему ли за Ним или против Него» (С. 151–152).

 

Грешники во тьме кромешной.
Фрагмент фрески с изображением адских мук

 

С позволения автора поинтересуемся, в каком месте Божественного Откровения он почерпнул эти идеи? Закономерно, что ни одна из них не подтверждается цитатами из Библии, ибо там подобных мыслей нет. Но вот что ясно и четко свидетельствует Слово Божие: Человекам положено однажды умереть, а потом суд (Евр. 9, 27).

В соответствии с этим и Святые Отцы единодушно учили, что за гробом нет покаяния! Земная жизнь для того и дана человеку, чтобы определиться со своей участью в вечности. Да, бывает, что не смертные грехи прощаются Господом и по разлучении души с телом. Но, как свидетельствует православная догматика, «такое облегчение и освобождение могут получать грешники не по собственным каким­либо заслугам или чрез раскаяние (ибо после смерти и частного суда нет места ни для покаяния, ни для заслуг), но только по безконечной благости Божией, чрез молитвы Церкви и благотворения, совершаемые живыми за умерших, а особенно силою безкровной Жертвы» (Макарий (Булгаков), митр. Указ. соч. С. 594).

Однако д­р Панчовский не говорит о молитвах Церкви и заупокойных Литургиях как единственном средстве облегчения участи умерших во грехах. Он проповедует посмертные личное покаяние, самоусовершенствование и развитие!

А вот что пишет на эту тему дивный праведник отец Иоанн Кронштадтский: «Нераскаянные грешники после смерти теряют всякую возможность измениться к лучшему и, значит, неизменно остаются преданными вечным мучениям (грех не может не мучить). <…> Время и место для действия благодати – только здесь: после смерти – только молитвы Церкви и то на раскаянных грешников могут действовать, на тех, у которых есть приемлемость в душах, свет добрых дел, унесенный ими из этой жизни, к которому может привиться благодать Божия или благодатные молитвы Церкви. Нераскаянные грешники – несомненные сыны погибели» (Иеромонах Мефодий. Отец Иоанн Кронштадтский. Сливен, 1938. С. 368–369).

То же утверждает и другой праведник и великий православный богослов святитель Феофан Затворник: «Начало очищения – покаяние, а на том свете ему места нет» (Еп. Феофан. Письма к разным лицам).

На основании Священного Писания и святоотеческого учения в Православной Церкви издавна существует твердое убеждение, что после смерти покаяние невозможно. Иначе, если есть шанс покаяться и там, в ином мире, то какой тогда смысл так мучительно бороться со страстями сейчас, живя на земле? Какая нужда в таком случае и в Христовых нравственных заповедях?! Но, по д­ру Панчовскому, верить так – значит быть закованным «в рабские вериги безплодного догматизма» (С. 150)...

Рассмотренные прежде уклонения хотя и значительны, все же высказаны автором в относительно спокойном духе. Но, начиная разговор об аде и его вечности, д­р Панчовский теряет эмоциональное равновесие. Вместе с современным человеком он до глубины души возмущается, что можно верить в «ужасную идею некоего вечного ада», и восклицает: «Что же это за Бог, „Небесный Отец“, Который уготовал ад и вечные муки людям, Своим любимым чадам?! <…> Такой Бог скорее похож на демона или сатану» (С. 161); «Разум современного человека может в той или иной мере примириться со всеми прочими религиозными истинами и принять их, но никоим образом он не желает смиряться с вестью об аде и его вечных муках и принимать ее в качестве своего вероисповедания» (С. 160); «И если грубая совесть языческого мира и мрачное сознание средневекового человека еще как­то могли мириться с адом и его вечностью, то для современного человека это стало практически невозможным» (С. 161); «Его совесть слишком чувствительна, его сознание слишком живо, чтобы воспринять такого Бога любви, Который якобы одновременно является страшным Судьей и Отмстителем» (С. 165).

 

Продолжение на стр. 15